Мемуары Юдифь Альтшулер

Мариуполь и потомки Арона Меира Альтшулера

Арон Меир был раввином; приехав в Мариуполь выполнял функции и резника, и моэля – в метрических книгах, начиная с марта 1884 года много записей об обрезаниях сделанных им.
Основной источник информации о нем и его потомках – воспоминания его внучки Юди Левиной (Альтшулер)

Воспоминания Юдифь Альтшулер

Бней-Брак
Израиль, 1992-1993г

В этой так называемой амбарной книге я постараюсь записать все, что я помню о своих родителях и о себе. Все это я пишу для того, чтобы знали внуки мои в какое трудное и сложное время пришлось жить моим родителям, моим родным братьям и сестрам и мне. И все же как ни было трудно материально и морально, нам не было тяжело, главные ценности в нашей семье были труд и учеба. Отец всегда говорил То что у нас есть в семье, то что я для вас приготовил – не ваше, ваше будет то, что вы сами выучите – это у вас никто не отнимет. Этому завещанию я и Мира следовали всю жизнь и постоянно мы учились и трудились. Я хочу чтобы эта традиция – любить трудиться.
Стремиться к получению прочных знаний, любовь к людям, доброта, честность, правдивость не покидала вас, дорогие мои внуки всю вашу жизнь.

Юдифь Альтшулер

О мемуарах

Старики потому и пишут мемуары что живут прошлым. У них нет будущего, зато есть богатое и часто очень интересное прошлое. В старости вспоминается прошлое чаще, ясней. Л.Н.Толстой в преклонном возрасте когда ему напомнили людей, которых он описал в повести Казаки как бы ожил воспоминанием и
сказал, что помнит всё и даже интересовался живы ли эти люди сейчас. По-видимому, это здоровая потребность старости – писать, вспоминать, жить прошлым. Возможно что это поможет внукам, которые растут. Ведь знать прошлое своих близких родных не только интересно, но и полезно. Ведь только так можно сохранить свои корни и связи, приобрести какие-то знания и жизненный опыт.
Мемуары стариков – это их отчет о прожитой жизни, об их делах. И мне тоже хочется кое-что вспомнить. Старость-тяжелая болезнь, неприятная ноша не только для старого человека, но и для окружающих, особенно для близких. Но что делать, не было бы стариков, так не было бы и молодых. Есть правда народная почитать старость, заботиться о стариках, но современная цивилизация это правило забывает. Старики всегда осознают свое трудное положение, но в силу естественных причин они либо не могут либо им трудно что-то исправить, как то облегчить положение, помочь тем людям, с которыми они общаются. Старость имеет свои законы. Ведь почему старики как говорят, неприятные в общении люди. В старости человек теряет остроту зрения, слух, изменяется тембр голоса, он теряет силы, часто беспокоят боли в различных участках тела. Постепенно развивается забывчивость и возникает много-много других очень неприятных моментов, что делает старого человека мало общительным и иногда даже неприятным для общения. Все же молодое поколение должно быть терпимо, уважать старость, помогать старикам и всегда помнить, что и им не избежать этой участи если они проживут долго. Неплохо прожить долгую жизнь с пользой для других. Недаром в Грузии поют: Мои года-моё богатство. В моих воспоминаниях конечно не будет последовательности. Сейчас мне это сделать трудно, но я постараюсь примерно отметить время и место событий. Мне хочется начать с того, что человек прежде всего должен многому учиться, ведь полученные знания и опыт очень помогают в жизни. К примеру, многие рассуждают так зачем врачу или фельдшеру знать экономику, философию, а мне кажется, что это в какой-то мере полезно и нужно. Вот пример – эти предметы (экономику, географию) я учила с большим интересом и в трудный момент своей жизни, когда оказалась в немецкой оккупации, смогла использовать свои знания для себя и своей подруги-однокурсницы. Вероятно, без этих знаний я не смогла
бы решить такой трудный вопрос: как нужно поступить, куда идти, как спастись от гитлеровского режима, который преследовал евреев. Оказавшись в кольце фашизма я приняла решение идти на Кавказ и почему? Потому что там Баку, Грозный – нефть. Этот район так просто немцам не отдадут и англичане и американцы и конечно русские здесь будут стоять насмерть. Предположение оправдалось, мы были освобождены именно здесь, на Северном Кавказе в г.Георгиевске в январе 1943года еще до открытия второго фронта. Мы смогли из Донецка на Украине пройти многие города и деревни, добраться до Георгиевска и затем пойти служить в армию. Так казалось бы ненужные предметы становятся нужными и важными для жизни. У меня в жизни было множество различных событий, однако в большинстве не радостные. Но все же, когда сможешь побороть трудности, то это уже достойно воспоминания. Мне приходилось встречаться с разными и часто очень интересными людьми. В жизни бывают разные встречи о которых ты даже не помышляешь. Иногда в молодости ты даже не можешь предположить, что встретишь автора учебника по которому ты учишся или любишь читать, а вот затем встречаешся и беседуешь с ним. Ты можешь побывать в таких местах, о которых даже не читал так что есть что вспомнить.

Я хочу сделать небольшое отступление. Как странно!!!. Как раз перед Новым 1996 годом –31 января 1995 года я купила баночку лимонного чая-напитка, который был сделан в Германии в городе Глаце, где я была в 1945г., когда служила в ПЛЛ 54 в качестве врача-патологоанатома. Вот это интересно! Так вспоминается старое, ведь прошло столько лет, больше чем полстолетия. С этим городом связано много воспоминаний.

Этапы жизни

Можно сказать, что прожила я целую эпоху: родилась в первую мировую войну 1914 года, затем революция 1917г…, затем военный коммунизм до 1920-21г…, новая экономическая политика НЭП…., коллективизация 1933-35г…. Все это
тяжелые годы когда шла в правительстве борьба за власть, была разруха, голод, бандитизм. Только во время НЭПа на какое-то короткое время жили хорошо, спокойно, в достатке, но конец его с началом коллективизации для
многих оказался трагическим. Для нашей семьи он тоже оказался таким, поэтому хотя я еще училась в школе, на себе испытала все тяжбы этого времени. Отец был ремесленник-кустарь,но из “бывших”- купец первой гильдии, имел
собственность, дома, мастерскую. Я в семье была старшей, может поэтому и запомнила все с раннего детства, как все менялось на глазах. Помню себя еще совсем маленькой. Жили мы тогда не в нашем большом доме, а рядом. Дом стоял на углу и тоже был большой-4 комнаты, кухня, стеклянная веранда и еще одна небольшая открытая веранда. Жили хорошо. Мне покупали дорогие игрушки, была домработница. Затем не знаю почему перешли в свой красивый 2,5 этажный дом, где было много больших и маленьких комнат –6, кухня, парадная, веранда. В самом низу располагалась мастерская отца с множеством небольших окон выходящих на улицу и его складом, где хранился лес и готовые изделия из дерева, Заказов у него было много, на витрине и возле мастерской стояли колеса, приспособления к повозкам, покрашенные и разрисованные тачанки, деревянные бочки и прочие изделия. Отец всегда любил выйти из мастерской и посидеть с газетой в руках на ступеньках парадной. Дом этот строил отец в
молодости по своему проекту, Он сам посадил около дома широкую аллею белой акации, сделал широкий асфальтированный тротуар. До сих пор стоит этот дом и люди из старого поколения знают и так и зовут его “Дом Лейба”. Пожалуй и сейчас он самый красивый дом на улице хотя его здорово испоганили разными
пристройками. Двор был большой, в нем было несколько кирпичных домиков и к ним деревянные летние кухни стояли в ряд позади. В центре двора – большой колодец с крышей. Вода в нем была чистая и холодная-ключевая. За двором был большой сад. В саду росла шелковица-тутовник и сирень. Когда я еще была маленькой помню мама разводила цветы на клумбах, а отец садил табак. Листья табака он сушил нарезал, а табаком угощал своих заказчиков, приезжавших крестян. Они часто обедали у нас и даже оставались на ночлег после базара.
Улица наша называлась Торговой, по ней всегда ехало множество крестьян на рынок, они часто заезжали к нам на обратном пути домой, Чаще это были греки из близлежащих сел. Тогда у нас жила домработница и было большое хозяйство куры, утки, индюшки, корова. В это время нас, детей было только двое я и Мира.

Про дом Лейба. Правда фамилию указали неправильную.

Детские годы. Дом.

Жила я в Мариуполе, городе, где родилась и где с 12-летнего возраста жил мой отец. Это город на Украине, на берегу Азовского моря. Город очень старый и был основан греками. В городе протекает река Кальмиус, а раньше ее называли Калка, здесь проходила знаменитая битва с татарами во времена татарского ига. Я даже помню как к нам приезжали экспедиции и вели раскопки, находили каменные изваяния, бронзовые статуэтки.

Родители мои до революции были богаты, отец был купец 1-й гильдии, был специалист по дереву и торговал дорогими сортами дерева, ездил в разные страны, даже в Китай и знал много языков, в том числе китайский. Отец имел несколько хороших домов. Семья была большая – 2 брата и нас 3 сестер, я в семье была старшей.
После революции отец имел свою мастерскую, занимался различными работами по дереву, делал колеса и разные деревянные детали к повозкам. Жили мы в своем большом доме, который отец построил по своему собственному
проекту. Дом этот, один из красивейших на улице, располагался на улице Торговой (после революции Улица 3его Интернационала), Дом этот 2,5 этажный, стоит и по сей день. Дом отапливался дровами и углем, зимой было тепло.
Двор был большой, в нем было еще 5 квартир, подсобные помещения и большой сад. Сад был так велик, что выходил на соседнюю улицу.По двору ходили павлины. В саду было много деревьев тутовника (был белый, синий и черный
тутовник) много сирени, клумбы с цветами. На горке отец выращивал табак, который раздавал крестьянам, часто бывавшим у нас. Это были заказчики, некоторые оставались даже на ночлег. Часто бывали у нас греки из близлежащих греческих сел, одного по фамилии Скударь я хорошо помню. На нижнем этаже была мастерская отца, а второй этаж, состоящий из 5 комнат, 2-х кухонь, большого коридора и парадной занимали мы до 1920г. Когда мы жили в этом доме (я еще не ходила в школу), я и Мира болели брюшным тифом и у меня было осложнение (теперь я знаю-это был паротит). То было очень тяжелое время – голод и все время в городе менялись власти, так что
нам приходилось прятаться. Прятались мы у соседей, у Вали, с которой я дружила, иногда у них пережидали 2-3 дня, а дом бросали. Голод был страшный (я не помню точно год, но после 1917г. Мира была маленькая и отец пошел
искать молоко, так как купить что-либо было не только очень дорого, но и трудно найти. Он провалился в лубокую лужу (это было зимой) и у него после этого долго была на ступне язва, которая плохо заживала. В это время мы все жили в одной комнате, а остальные закрыли. Поставили в кухне чугунную печь (так называемую буржуйку) и протапливали ее дровами. Мама сняла с окон очень красивые занавески (кремовые с большими розовыми цветами и зелеными листьями), сшила из них наволочки и продавала их на базаре, а покупала мясо, которое мы варили с пшеницей (а она у нас была), хлеба почти не ели. В это время люди ели кошек и собак, так что животных не было, их воровали. Зима была очень тяжелая.Мама тоже заболела, у нее появились многочисленные раны на ногах и лечили их смальцем (свежим, не соленым, это ей очень помогло и она быстро поправилась). Весной стало легче, так как появилась зелень, рыба, была дешевая килька, бычки, мы часто делали рыбные котлеты.
В это время отец не работал, мастерская была закрыта, но дома вечерами он делал столярный инструмент (рубанки, топорки), которые продавал. В 1920г часть комнат забрала городская милиция. Они занимали 2 комнаты и
парадный ход на улицу, а мы ходили со двора.

Вскоре появилось в городе американское агентство АРА, которое оказывало помощь и мы стали получать бесплатные обеды, а потом нас нашли наши родственники из Америки и стали присылать посылки (одежду и продукты кокосовое масло, сахар, какао), мама очень любила греческие маслины. Но это было уже позже. Милиции в это время у нас уже не было и мы снова заняли весь дом. К нам приехал дядя Вулф с семьей с детьми Рахилей и Борисом. Они тогда жили в Мелитополе (или в селе Покровка, я точно не помню). Дядя занимался изготовлением колбас, продажей мяса, рыбы.

Приезжала и мамина сестра покойная тетя Сарра с детьми. Они страшно голодали, У тети были голодные отеки, водянка-большой живот, а ее сын Арон (Бернштам) был страшный дистрофик. Ему было не то год не то чуть больше. Я его все носила на руках, он был как перышко, кожа на нем висела и выглядел он старичком, такой был жалкий. Мама с тетей Саррой каждый день носили его на бойню и сажали в требуху (коровий желудок) – лечили по совету
бабки-знахарки. У нас они поправились и уехали к себе домой в Мелитополь (Покровка). Мальчик этот был братом т.Рахили, которая живет в Беер-Шеве и отцом Володи. Арон стал очень хорошим врачом, он работал в
Харькове и очень рано умер.
У нас какое-то время жили дети другого дяди – д.Левы –Арон, которого немцы повесили в Харькове во время войны.
Исаак (работал на заводе им. Ильича ), Сарра, Рива,. Затем они все уехали жить в Харьков, но Рахиля (дочь дяди Вели) еще долго оставалась у нас. Семья наша постепенно прибавлялась и все наши родственники уехали в Харьков. В период НЭПа появилось очень много магазинов, ожила торговля. В это время я уже начала ходить в школу. Я хорошо помню как отец работал в своей мастерской и был у него помощник так как заказов было очень много. Часто
крестьяне приезжали к нам во двор и их кормили обедом. Они привозили нам арбузы, огурцы и другие овощи и ссыпали горой на улице возле мастерской, Так что мы и соседи все ходили и брали сколько нужно арбузов, дынь.
Базары в это время были очень большие, крестьяне продавали продукты прямо с возов и все было очень дешево. Был специальный рыбный ряд. Какой только рыбы там не было и щука и сазан, и карп и судак, и бычки разные черные большие и мелкие светлые, и караси и чехонь. А сколько копченой и вяленой рыбы чехонь, тарань, килька, пузанки, а сельдь керченская, астраханская, норвежская. Чего только не было на рынке. Мама на три рубля наберет полную кошелку и сама ее снести домой не может. Я тоже иногда сама ходила на рынок (мама посылала
что-нибудь купить).Дадут мне рубль, а я приношу бутылку подсолнечного масла, помидоры, терновку и еще у меня остается 24-25 копеек, На эти деньги я покупала себе метр ситца на кофточку (а шила мама сама). Люди жили в это время очень хорошо. Со мной учился мальчик, его дед имел небольшой завод возле школы, где делали гвозди, проволоку и другие мелкие изделия. В нашем дворе жило много квартирантов (6 семей) и все они жили неплохо. Отец всегда отмечал субботу, ходил в синагогу и вообще у нас во дворе было 3 еврейские семьи, все отмечали субботу и все праздники. Ели только кашерное. В школе я котлеты не покупала, а брала булочку, кофе, конфеты. Мне всегда давали 5-10 копеек, так что деньги у меня всегда были. Я покупала краски, рисовала, правда рисунки никогда хорошо не получались, но иногда я получала 4 или 3+. Увлекалась я вышиванием, но особенно любила читать. В 1-2-3 классах я брала книги в школьной библиотеке и мне давали по 5-6 книг так как я быстро их
читала. Особенно я любила книги про путешествия, по географии. Я часто книги не просто читала, а составляла конспекты. У меня было много подруг, но больше всего я дружила в 1-2 класах с девочкой-гречанкой Варей Любимовой, а в 5 классе – с полькой Зосей Гаврищук и русской Верой Строевой. У нас в семье как то не придавали значения национальности. У отца было много друзей среди греков. В трудное время (еще когда я не училась в школе) примерно в 20-х годах у нас воспитывалась одна девочка гречанка –Александра. Осталось три сестры после смерти их отца и вот ее и взяли в нашу семью. Она была старше меня. По вечерам. Когда отец работал в кухне. Мы с Шурой танцевали вальс, краковяк, матлот, польку, а мама сидела с маленькой Мирой на руках. И так проводили мы часто вечера. Вскоре дела у старших сестер поправились и они взяли Шуру к себе. Первая моя учительница, которая научила меня читать и писать была их родственница Школьных учителей я хорошо помню, В первом классе была Евгения Михайловна Холодова, во 2-м –Евгения Лазаревна, в 3-м Софья Демьяновна Седых. В 5-м уже были разные учителя, НО особекнно мне запомнился учитель физики Василий Иванович, уроки его были очень интересными и физику я очень любила. Еще я любила географию, химию и историю. Когда я перешла в 6-й класс, на Украине
вышло такое постановление, что каждый должен учиться в школе соответственно его национальности на национальном языке. Стали создаваться различные школы русские, греческие, украинские, еврейские. Школа где я училась стала
греческой и вот мне пришлось идти в другую школу где учили на идиш. Походила я туда недели две, но увидела, что толку никакого не будет и ушла в украинскую школу, так как в русскую меня не приняли, Школа была очень
далеко, автобусов в это время не было и приходилось ходить пешком. Все предметы были на украинском языке, но я быстро привыкла, хотя было трудно. Когда я перешла в 7-й класс, удалось меня устроить в русскую школу, самую
лучшую в городе, так называемое реальное училище. Здесь у меня было много подруг, училась я хорошо и конечно мечтала учиться дальше. Но когда я была в 7-м классе, нашу семью постигло такое же горе, как очень многих в стране. Это были 30-е годы коллективизации. До этого, когда я училась в младших классах, дела у отца шли хорошо. Я уже хотела идти учиться играть на скрипке и была у учителя музыки, который проверил у меня слух,но
потом отцу пришлось закрыть мастерскую, а самому пойти работать на строящийся тогда завод Азовсталь. У нас забрали дом , а нас выселили, так что мы остались на улице. Вот как это было. Уже была осень, и несмотря на
то, что суд постановил дом отдать в ЖАКТ (ЖЭК), а нас оставить жить в том же доме, нас все-же выселили. Хорошо что у родителей сохранились еще кое-какие ценности, дорогая шуба на меху (кажется бобровом), покрытая черным кастором с большим скунсовым воротником, часы-хронометр, 2 редкие картины, которые у нас искали, чтобы забрать, но их спрятали. На вырученные от продажи этих вещей деньги мы смогли купить другой дом. Правда дом был очень старый, но в центре города – по улице Первомайской, рядом со зданием теперешнего металлургического института. Правда в этом доме – он был 1,5 этажный, большую часть занимали квартиранты, которые жили здесь очень давно, так что наша семья из 7 человек размещалась лишь в 2 комнатах, одна была очень большая с 4 окнами, а другая очень маленькая, а кухня размещалась в коридоре. Но была еще большая закрытая веранда с 3 окнами и двумя ходами парадным на улицу и во двор. Время было трудное, голод, карточки, но все же я училась в
фельдшерско-акушерской школе, получала стипендию. Отец работал, мама занималась хозяйством, огородом, ходила по очередям, а иногда на базаре продавала столярный инструмент, который мастерил отец по вечерам. Мы все
помогали родителям, семья у нас была очень дружная. Окончила я фельдшерско-акушерскую школу с отличием и пошла работать фельдшером в больницу при заводе им. Ильича. Мира в это время тоже поступила
в медтехникум. Ездила я на работу поездом примерно минут 40, но к поезду
было далеко ходить и рано утрром, поэтому работала сутками. В начале
работала в инфекционном отделении (больные с брюшным тифом, дети со
скарлатиной), а затем перешла в ортопедическое отделение, а одно время
работала административной сестрой. Затем перешла работать на медпункт
машиностроительного завода фельдшером.

Наши предки

Хочу рассказать то немногое, что знаю о своих предках, что слышала от своей
мамы и кузины Рахили Алешинской. Наш прадед жил в местечке Чаусы Могилевской
губернии в Белоруссии, он там похоронен. И вот о нем говорят, что он был
необыкновенный человек, ученый, ребе, лечил людей травами. Мамин отец и
папин отец были раввинами. Мамин отец жил и работал в селе Покровка
Мелитопольской области на Украине, а папин-в Мариуполе.
Мои прадедушка и дедушка занимались астрономией, они писали книги и их
рукописи на древнееврейском языке(иврите) хранились у нас дома. Я их сама
держала в руках и листала, но конечно прочитать не могла. Уже будучи в
Израиле я узнала, что о моем прадедушке Меире Альтшулере вспоминают в книгах
как о каббалисте. У нас дома были портреты дедушки и прадедушки (папиных) в
рамках под стеклом. Оба были с бородой, с черной шапочкой на голове, с
раскрытой большой продолговатой формы книгой в руках(вот такими были их
рукописи).
Мой отец Лейб Аронович Меир Альтшулер с 13-14 летнего возраста жил и учился
у своих родственников, очень богатых людей, в Днепропетровске. В молодости
он работал у них как комивояжжер, доставлял различные породы дерева этим
родственникам. Часто ездил за границу, бывал в Польше, Западной Украине,
Китае. Позже переехал в Мариуполь, где открыл свою мастерскую, построил
большой домю Работал сам и с помощниками, делал колеса, бидарки, коляски и
другие изделия из дерева.

У отца был младший брат Шмуэль и сестры старшие Бася, Двойра, Рейзл. Они все
уехали в Америку незадолго до войны 1914 года. Дядя жил в Нью-Йорке и
фамилию он поменял на Шиллер, а сестры жили в Скрантоне и фамилии их были,
если я не ошибаюсь, Шварц, Пац и (Полякова-эта фамилия написана в другой
тетради).
У дяди было 5 сыновей, кажется одного звали Аарон, а другого Давид,
остальных не знаю. А у кого-то был сын Альберт, он нам прислал красивый
альбом со своей фотографией (все же мне кажется что его фамилия была Шварц)
и это было в году 1933 или1934. Дядя вначале держал магазин музыкальных
инструментов, но затем магазин отдал детям, а сам занимался страхованием.
Мне помнится, что отец говорил, что он еще до отъезда из России получил
специальность часового мастера. Бабушка, папина мама, звали её Мира, умерла
скоропостижно в возрасте 99 лет. (Мое добавление со слов мамы и тети Миры.
Отец, когда другие дети уехали в Америку, взял свою мать жить к себе в дом,
где она и жила до самой смерти. Отец потому и не уехал в Америку как другие
дети так как не хотел оставлять свою мать, а она была очень стара для такого
путешествия. Фира, 2004г). Отец переписывался с братом до самой войны
1941года. Незадолго до войны он прислал отцу немного денег и писал, что
надеется на их встречу на границе в Европе, но вскоре началась война и все
связи потерялись. Дядя и тети очень помогали нам, в тяжелые времена мы не
нуждались так как другие, они присылали нам посылки, деньги. Помню как мы с
мамой ездили за посылкой и мама очень любила кушать большие маслянистые
греческие оливки У нас были фотографии их и других родственников, но все
пропало во время войны. Говорят, что дом сгорел, все растянули, разграбили,
я и Мира ничего не нашли, хотя и обращались к соседям. Для нашей семьи война
была трагедией. Была я в Мариуполе позже, отдала им дань взглянула на этот
черный памятник. Но под ним лежат не только мои близкие, родные, но и многие
другие евреи, много других невинных замученных людей, которые стали жертвой
фашизма, полицейских-убийц. Забыть это страшное злодеяние нельзя, люди
должны помнить об этом и передавать из поколения в поколение чтобы это
никогда не повторилось. Это страшно. Передо мной образ одной 5-ти летней
девочки, очень красивой, Софы с каштановыми волосами и большими синими
глазами, которая так просила взять её с собой когда мы уходили из Донецка.
Мы конечно ей ничего не говорили, но накануне вечером пришли попрощаться с
её мамой, а ведь у неё было предчувствие, что нельзя оставаться с мамой и
она так просилась к нам, ко мне и Доре. Да и другую девочку, Иду, тоже
трудно забыть. Она осталась со своим отцом, а мать её забрали за несколько
дней до нашего ухода. Мать забрали в гестапо и она больше не вернулась. Это
была Анюта Давидович. Трудно вспоминать, да так это встает перед глазами,
что становится страшно, и даже не верится, что мы смогли этот кошмар
пережить.

Окончила я фельдшерско-акушерскую школу с отличием и пошла работать
фельдшером в больницу при заводе им. Ильича. Мира в это время тоже поступила
в медтехникум. Ездила я на работу поездом примерно минут 40, но к поезду
было далеко ходить и рано утром, поэтому работала сутками. В начале
работала в инфекционном отделении (больные с брюшным тифом, дети со
скарлатиной), а затем перешла в ортопедическое отделение, а одно время
работала административной сестрой. Затем перешла работать на медпункт
машиностроительного завода фельдшером. Заработанные деньги всегда отдавала
родителям и только оставляла часть для оплаты преподавателю так как
готовилась поступать в институт (занималась физикой, математикой и короткий
период русским языком).
Потом поехала учиться в мединститут в город Махач-Кала (это уже после двух
или двух с половиной лет фельшерской работы) .Жила я на квартире с
подругами тоже с Мариуполя – Дорой Хавкиной и Зиной Булгач. Когда я была уже
на 3 курсе, туда же в мединститут поступила моя сестра Мира и мы жили
втроем: я, Мира и Дора. Конечно материально мне было очень трудно, может это
было причиной того, что старалась учиться очень хорошо, чтобы получать
повышенную стипендию, премии (почти всегда к праздникам получала конверты с
дополнительной месячной стипендией). Мира тоже училась очень хорошо.
Родители нам много помочь не могли так как дома было еще трое детей и брат
тоже учился в фельдшерско-акушерской школе ( Арон-старший), а младший Калман
и сестра Фира (Эстер) – в школе. Мне дали Сталинскую стипендию (такую
стипендию имели только 2 человека в институте я и Жора Серенко, который в
последствии был министром здравоохранения в Дагестане. Он учился на одном
курсе со мной. Правда я эту стипендию так и не получила потому что по
некоторым причинам взяла перевод в Донецкий мединститут.А получилось это
потому что один проходимец ранил меня ножом, разрезал руку. Он думал, что в
книге, которую я крепко держала в руке лежит стипендия, которую нам должны
были давать в этот день, но её как раз не дали. Он ранил не только меня, но
еще одну студентку и снял обувь у студента. Впоследствии его поймали – это
был завхоз из общежития сельхозинститута, которое располагалось недалеко от
учебного корпуса мединститута.В Донецком мединституте я получала уже
стипендию меньшую, но тоже неплохую, так называемую персональную. Все как
будто-бы складывалось неплохо. Я и Мира учились в институте в г.Донецке.

Начало Великой Отечественной Войны

В мае-июне 1941 года я была на практике в городской больнице в Мариуполе когда началась война. Как сейчас помню этот зловещий воскресный день 22 июня 1941г. Была я во дворе и через открытое окно услышала голос Молотова, котроый говорил о вероломном нападении Германии на Советский Союз. Через пару дней вечером приехала Мира и сообщила, что она мобилизована, приехала на машине попрощаться и взять кое-какие вещи. Я её проводила к машине. Так мы расстались на долгие годы, ничего не зная друг о друге. На следующий день в больницу начали поступать раненые с фронтов (не знаю с каких), а ещё через пару дней нам приказали вернуться в мединститут для дальнейшей учебы. Когда я приехала в Донецк, я зашла на кафедру патологической анатомии к профессору Пальчевскому. У него работал ассистент Омельченко, с которым Мира попала в одну часть. Благодаря семье Омельченко я узнала на каком фронте Мира. Омельченко писал домой, а я к ним ходила. Мы только знали, что их часть где-то под Брянском в Брянских лесах, а все остальное я узнала уже после войны.

Мира Альшулер
Это были очень тяжелые дни. Жила я в общежитии в одной комнате с Дорой Хавкиной. После занятий мы часто ходили к ее родственникам, которые жили в Донецке, к знакомым, чтобы хоть что-то узнать. Но все были заняты только одним-как бы уехать из города, доставали повозки, лошадей, кооперировались. Конечно нас никто не приглашал, не предлагал помочь покинуть город, каждый был занят только собой. Да и мы не предполагали о той опасности, что нам грозила. Ко мне еще приехала моя младшая сестра Эстер и очень просила остаться у меня (тогда еще ходили поезда, автобусы), но я не решилась оставлять её у себя и посоветовала ей ехать домой. Больше уже мы не увиделись никогда, она погибла вместе с родителями и братьями. Я часто потом думала, что может быть если бы она осталась со мной, то была бы жива, но не уверена в этом. Ведь нам вдвоем с Дорой приходилось очень трудно и вряд ли мы смогли бы выжить втроем в такое время. Она была такой хрупкой, незащищенной. Сейчас страшно думать о том времени. Читая Илью Эренбурга, его романы “Падение Парижа” и “Буря,” я снова и снова переживала те незабывваемые тяжелые дни, которые пришлось пережить и как похоже все то, о чем он пишет с тем, что пережила я, как будто это все обо мне.

И конечно мой долг рассказать об этом страшном времени всем, всем, всем, чтобы все знали как было тяжело всем, но особенно евреям, цыганам. Во всей стране свирепствовал разбой, предательство, доносы, ненависть, смерть, страх.Но нельзя забывать, что и это время находились благородные люди, которые рискуя своей жизнью помогали, спасали евреев, военнопленных. Очень многие из них, пожалуй большинство, остались безымянными, так как не всегда можно было узнать их имена. Но все равно они навсегда останутся в благодарной памяти людей и я всегда вспоминаю о них с большим уважением. Это были люди умудренные жизненным опытом. Своей добротой и сердечностью они спасли многие тысячи таких как я. Все пережитое трудно сейчас припомнить и очень тяжело передать, пересказать, может быть я даже упустила главное, и пишу только об отдельных эпизодах, менее значительных. Было очень и очень трудно выбраться живой из сложившейся обстановки. Видимо судьба была милостива ко мне как к немногим другим, каким то чудом удалось спастись и выйти из этого пекла и оправдать доверие тех людей, которые подбодрили и заставили нас (меня и мою подругу) бороться за жизнь и вселили в нас надежду. Я не знаю имена этих людей, но они были евреи, такие же как и мы несчастные и своим спасением я прежде всего обязана им. Светлая память всем им!!!. Всё кажется тяжелым и страшным сном спустя десятилетия. И кажется порой, что этого нельзя было пережить, но это было. Каждый еврей, ложась спать не знал что будет с ним завтра.

В оккупации

В 1941г. я была студенткой 5 курса Донецкого (Сталинского) мединститута. Немецкие войска продвигались очень быстро и институт поспешно эвакуировался. Студентам нашего курса выдали справки об окончании института в которых указывалось, что нам присваивается звание врача-лечебника, С этими справками мы должны были обратиться в горвоенкомат. Но всё было так поспешно, что военкомату мы были уже не нужны, они с нами не хотели даже разговаривать, у них были свои дела, готовились к эвакуации. И все разъехались кто-куда, общежитие наше пустовало.

В это время мой родной город Мариуполь оккупировали немцы. Всё произошло очень неожиданно и быстро, они высадили там морской десант и город был захвачен врасплох. Мне некуда было возвращаться и остались я и моя подруга, тоже из Мариуполя, Дора Хавкина в общежитии мединститута г.Донецка (Сталино, как он тогда назывался). Днем и ночью город бомбили, на улицах появились трупы погибших. Из психиатрической больницы бежали больные, которые были без соответствующего присмотра. Город опустел. Вначале были огромные очереди за хлебом, но скоро вообще все магазины были закрыты. Скот угоняли, склады с продуктами поджигали, взламывали и все что могли люди тащили, а их разгоняли и по ним стреляли. Одни в это время голодали, а другие запасались. Мы познакомились с одной еврейской девушкой Аней, которая жила вместе со своей мамой. Они пригласили нас поселиться у них. Так мы перешли жить к Монастырским и жили там к моменту, когда город был захвачен фашистами. Вскоре к нам в квартиру вошел немецкий офицер и сказал, что мы еврейки так как на дверях он увидел мезузу. Я хорошо знала немецкий и все понимала. Мы конечно очень испугались. Он нас начал успокаивать, говорил, что немцы евреев не трогают и сказал, чтобы я и Дора явились на следующий день по указанному адресу (он назвал нам улицу и номер дома) и заверил, что ничего плохого с нами не сделают. Конечно же мы тотчас собрались и ушли из города.

Примерно неделю мы всё ходили по близлежащим селам, поселкам, хотели где-либо перейти линию фронта. Вскоре мы встретили таких же как и мы “путешественников” и узнали что фронт уже очень далеко. Мы вернулись снова в Донецк. Пришли мы к Монастырским, но их уже не было и мы поселились в том же дворе у Эстер. Мы были хорошо знакомы еще с одной еврейской семьёй и общались с ней и их родственниками (это семья Анюты Давидович). Все они жили в одном дворе, здесь можно было узнать различные новости, касающиеся евреев города.

Время было очень тревожное. Почти каждый день еврейской общине вручался список дефицитных продуктов и товаров, которые евреи должны были доставить в немецкую комендатуру.
Большую часть времени мы проводили вне дома. Мы уходили в села менять различные вещи, которые нам давали евреи, на продукты (так мы зарабатывали на жизнь). Зимой 1941 года мы узнали, что у немцев отбита станция Дебальцево и мы решили идти туда. Добравшись до Енакиево узнали, что Дебальцево снова заняли немцы. Мы опять возвратились в Донецк.На обратном пути пришлось идти через лес. Зимой он был очень красив. Огромные высокие деревья, покрытые снегом, ели, сосны, усыпанные снегом и под ногами скрипит снег, даже не страшно было идти, только нужно было отыскивать тропы, дорожки. Второй раз решили идти несколько позже, когда узнали, что наши войска освободили эту станцию и что она переходила из рук в руки.

Мы были уже близко к станции, когда нас задержали немцы и отправили на ближайший хутор, где мы провели двое или трое суток (не помню точно). Хутор был пустынным, почти не было людей кроме немцев. Нас поместили вместе с другими жителями в один небольшой дом, где спали все вповалку на нарах. На хуторе мы видели дальнобойные орудия из которых немцы стреляли. Отсюда мы ушли и все же решили продолжать идти в Дебальцево. Шли мы по железнодорожному полотну под градом свистящих пуль и грохотом дальнобойных орудий (видели как во время стрельбы поднимается черная туча земли и дым, копоть вблизи этого орудия). Конечно, было страшно, но нас не оставляла надежда вырваться из создавшейся обстановки. И все же мы добрались до станции Дебальцево, но мы опоздали, наши войска уже ушли и там были немцы. Мы устроились на ночлег у одной женщины. Она нам рассказала, что её муж на фронте, а она живет у своей матери, но днем приходит домой, чтобы протопить печь. Я заболела, у меня сильно болел тазобедренный сустав, я лежала, дальше двигаться мы не могли. У неё мы пробыли около двух недель, а может быть и дольше. Она всё это время нас поддерживала, кормила. Как-то она пришла и
сказала нам, что мы должны покинуть её дом и что нам лучше уйти из Дебальцево.Она предложила нам перейти на ночь к соседке (она с ней уже договорилась) и уйти потом из Дебальцево в ближайшую деревню. И вот когда мы были у этой соседки, зашел полицейский и стал проверять наши документы. Мы показали ему наши справки взамен диплома. У Доры в этой справке почему-то было записано, что она русская, а у меня национальность не была указана. Полицейский обратил внимание на мою фамилию и сказал, что это фамилия немецкая, спросил, нет ли у меня родственников-немцев и я ответила, что есть дальние родственники. Тогда он посоветовал мне обратиться в немецкую комендатуру за помощью. Как только он вышел, а хозяйка пошла его проводить, я взяла свой паспорт, где была указана моя национальность, бросила его в горящую печку и прикрыла горящими дровами.

Рано утром мы ушли из Дебальцево. День был солнечный и морозный. Не успели мы отойти от станции, как меня остановил проходивший мимо мужчина и сказал, что у меня отморожена щека, нужно сильно потереть её снегом. Щека была белая и Дора долго терла её снегом. Вначале мы шли по дороге, но как только вышли из станции, дорога потерялась и мы шли уже по степи. Снега было много, почти по колено и продвигаться было трудно. Вскоре пошел снег и мы ощущали такую усталость, так хотелось присесть отдохнуть, уже не было сил идти. Дора никак не разрешала мне не только присесть, но и остановиться. Она уверяла, что стоит нам остановиться и мы замерзнем. Наконец к вечеру мы добрались до какого-то небольшого посёлка. Мы шли от дома к дому и просились на ночлег. Пустили нас не сразу, но все же пустила к себе одна женщина, у которой было трое детей, а муж на фронте. Она нас накормила картошкой с соленой капустой ( хлеба не было). У неё мы пробыли несколько дней. Когда я немного окрепла мы решили вернуться в Донецк. Мы поняли, что зимой нам не перейти линию фронта. Мы очень устали, болели ноги и у меня и у Доры. Вернулись мы снова в дом Эстер, где жили до этого. И началась долгая тяжелая зима, хождение по деревням. Уже не было сил тянуть сана с продуктами, которые мы выменивали на
вещи. За этот труд мы получали немного продуктов от тех, кто давал эти вещи. Так мы и жили, дома почти не бывали.

Однажды Дора встретила на улице нашу сокурсницу, с которой мы были в одной группе и дружили, Машу Белоусову. Она жила с мужем в г. Енакиево, но муж её эвакуировался вместе с заводом где работал на Урал, а Маша жила у своей мамы на хуторе Еленовка. Она обещала нам помочь и пригласила нас к маме на хутор (рассказала как добраться и дала адрес).

Скоро пришло такое тяжелое время, что мы решили воспользовались этим адресом. Нам нужно было срочно уходить из Донецка и где-то переждать до наступления теплых дней. Это было начало весны 1942 года, когда режим для евреев ужесточился. Всё чаще и чаще забирали в гестапо. Забрали и Анюту
Давидович. И вот вышел приказ, что все евреи должны пройти регистрацию в полиции. Я и Дора долго думали как нам поступить и решили, что пойду в полицию я одна. Когда я ходила по улицам я всегда носила белого цвета повязку на руке с вышитым знаком Давида (Магендовид), но эту повязку
старалась прикрыть углом платка, чтобы она не была видна. Когда я пошла в полицию, я повязку не прикрывала. В полиции сидело в коридоре еще несколько человек и нас вызывали по очереди в комнату, где сидел полицейский. Меня вызвали последней. К счастью полицейский оказался добропорядочный. Он задал мне несколько вопросов, а затем сказал, чтобы я больше туда не показывалась и повязку не носила.

Через некоторое время мы услышали, что всех евреев переселяют и даже известно куда. Что делать? Мы решили, что будем со всеми и нам нужно пойти посмотреть куда нас собираются выселять. Вот мы пошли посмотреть это место и что мы увидели – пустырь, вокруг которого были огромные горы породы из шахты и около десятка –полтора небольших домиков очень ветхих, без окон и дверей. Это место было очень далеко за городом (кажется оно называлось Голодная Гора). Здесь мы встретили группу евреев, которые тоже пришли посмотреть. Все интересовались, кто мы, зачем сюда пришли. Когда мы им рассказали, то услышали от них однозначный ответ – надо немедленно уходить из города, спасать свою жизнь. Все они были уверены в том, что их ждет здесь смерть, а не переселение. Они нас так убеждали, что мы решили покинуть город. О своем намерении мы поделились лишь с одной женщиной, Лидой, она была медработником у неё была прелестная маленькая девочка Софа, муж её был на фронте и жила она с его престарелыми родителями, Она помогла нам чем могла.

Было еще довольно холодно, но снег уже почти весь сошел. Рано утром мы ушли из города. Шли по лесополосе, вдоль железнодорожного полотна на хутор Еленовка куда нас звала Маруся Белоусова. В хутор мы вошли когда уже стемнело, нашли нужный дом, постучали в окно и к нам вышла Маруся. В доме
мы провели ночь с её мамой и двумя маленькими ещё ребятишками. Всю ночь мы разговаривали, они рассказывали о себе,а мы о себе. Рано утром, когда еще было темно, её мама отвела нас в сарай, где стояла корова и лежало сено. Она дала нам теплую одежду, большие овчины и мы забрались на сено. Так около двух недель сидели мы в сарае на сене, на улицу не выходили чтобы нас никто не видел. Когда мама Маруси приходила доить корову, то в ведре приносила нам горячую еду и хлеб. Но вот вернулся из армии её сын, брат Маруси Вася, который попал в окружение и мать конечно испугалась. Мы вынуждены были уйти с хутора, так чтобы никто не знал.

И вот снова дороги, дороги, дороги и неизвестность Когда мы уходили, я попросила у Маруси какой-нибудь документ. Она дала мне профсоюзный билет, он был без фотографии. Так я стала Марией Белоусовой. Пошли мы в сторону г.Изюма, потому что слышали что здесь линия фронта. Была уже ранняя весна и мы пошли из одной деревни в другую. Мы их так часто меняли, что и названий я уже не припомню, кроме пожалуй двух – Красная и Сливянка, Бывали и шахтерских поселках.Там старались найти работу: копали огороды, сажали картошку,овощи, а позже пололи. Люди садили большие участки, а работать было некому, мужчины были на фронте, а оставались в основном старики, женщины, дети. Лошадей тоже почти не было, так что все делалось вручную. Вот так мы зарабатывали себе на питание и временный ночлег. Неожиданности подстерегали нас повсюду. В одной деревне, через которую мы проходили, за нами гнались двое немцев и кричали партизаны, но мы успели убежать. Был и такой случай. В доме, где мы остановились, жил полицейский, но мы этого не знали, а узнали только потом. Он редко бывал дома и поэтому хозяйка нам ничего не сказала. Но однажды, когда я лежала на диване, зашел мужчина средних лет и потребовал у меня документы. Я назвалась Марией Белоусовой и показала ему профсоюзный билет, но он сказал, что он все понимает, что я еврейка и этот документ его не устраивает. Он сказал, чтобы я в течение этого дня либо явилась в полицию с паспортом (а я сказала, что забыла его в соседней деревне), либо меня арестуют. Вот и пришлось срочно без оглядки убегать. Хорошо, что он не забрал меня сразу, а отпустил на какое-то время.

Да всего и не вспомнить. Но как хорошо было, когда мы уходили далеко от поселений и шли целыми днями по дорогам, останавливались в зеленых лесопосадках или возле реки, купались , даже стирали и сушили свою одежду. Теперь мы решили направиться в сторону Ростова на Дону, на Кавказ. Мы думали, что союзники так просто не отдадут немцам Северный Кавказ, где нефть.

Дорога была нелегкой.Приходилось по нескольку дней проводить в лесополосах, шалашах в степи, так как мы боялись проситься на ночлег (люди без разрешения коменданта боялись пускать на ночлег). Вот помню как мы 3-е суток жили в лесополосе вблизи станции Успенская. Дорога проходила где-то недалеко и слышно было как иногда проезжали по ней мотоциклисты. Было страшно, чтобы нас не приняли за партизан и не было воды. Так что пришлось оставить это место. Затем все же мы начали заходить в небольшие села и работать на огородах. В одной из деревень в доме, где мы жили я увидела чернильницу с точно такими чернилами какими была сделана запись в моей справке взамен диплома. Я решила сделать исправления: фамилию Альтшулер на Алтухова, имя Юдифь на Юлия, а отчество Лейбовна на Львовна. Профсоюзный билет я уничтожила и так я стала на долгое время Алтуховой Юлией Львовной.

Мы долго ходили по деревням стараясь избегать проверок документов, надолго нигде не задерживались.Я уже толком не помню названий тех селений, которые мы проходили, где останавливались, но часто встечались на нашем пути люди, сочувствующие нашей беде. Они не расспрашивали нас кто мы, куда идем, Видимо потому, что таких странников было много и каждый даже в пути видел в другом друга и попутчика и чем мог помогал.

В одной из деревень в дом, где мы остановились зашел немецкий солдат. Он нас долго расспрашивал, не еврейки ли мы, но мы твердо отрицали, не знаю поверил он нам или нет. Он сказал, что лучше нам покинуть село как можно скорее так как сам слышал разговор полицейского с немецким офицером о том, что мы еврейки. На дорогу он нам дал булку хлеба и банку консервов. Этот солдат (звали его Густав) рассказал, что до войны работал на фабрике у одного еврея, где делали расчески и гребешки. Он возмущался тем, что гестапо забирает и расстреливает евреев, он сам видел такую расправу в г.Изюме. Направились мы в Ростов так как там шли бои, а у нас было одно желание –перейти линию фронта. Дошли мы до г.Батайска и узнали, что в Ростове немцы. На ночь мы остановились в домике возле самого моста, который нужно было перейти чтобы попасть из Батайска в г.Ростов (мост через реку Дон). Этот мост охраняли немецкие солдаты, но они разрешили нам пройти даже не спросив наши документы. Так мы попали в г.Ростов. Побывали мы в той части города, которая называется Нахичевань, большая часть населения там –армяне.

Здесь мы в буквальном смысле ходили с сумой от одного дома к другому, побирались так как у нас нечего было есть. Армяне относились к нам очень доброжелательно, многие выражали нам сочувствие и мы собрали целую сумку сухарей, лепешек и других продуктов, кто что мог, то и давал. Из Ростова мы снова возвратились в Батайск. Переходя мост через Дон, мы встретили одну женщину(фамилию не помню), которая тоже шла из Ростова. Она сказала, что идет к своим родителям в деревню Круглое и пригласила нас туда. По пути мы останавливались у её родственников в Кущевке и даже побывали в г.Сальске, где у неё тоже были родственники. Еще задолго до того, как мы попали в Ростов мы с Дорой решили, что будем всем говорить о том, что мы из Махачкалы, там у нас родители, а учились в Донецке. Здесь нас застала война, а теперь мы идем домой. Почему мы так решили? Да потому что мы учились в г.Махачкала на 1 и 2 курсе мединститута и хорошо знали город, нам легко будет доказать, что мы действительно из Махачкалы. Вот в Сальске у меня созрела мысль попытать счастья, что будет-то будет, пойти к немецкому коменданту. Ведь мы уже устали все время прятаться и ходить побираться. Для того, чтобы свободно передвигаться и иметь ночлег на оккупированной территории нужно было иметь паспорт или разрешение на передвижение, которое выдавал комендант города. Я понимала, что это большой риск, но другого выхода не было и все зависело от того,как я сыграю ту роль, которую для себя придумала. Пошла я к коменданту одна, но взяла и Дорину справку взамен диплома. Конечно, страшно было входить в кабинет коменданта, но я заставила себя победить страх.

Как сейчас помню большую комнату со шторами на окнах, большой письменный стол, за которым сидел средних лет, неполный статный немец с черными волосами. Он не был злой и спокойно слушал меня. Я поняла, что есть немцы очень человечные, что и они наверное не очень довольны войной. Да кто знает, что у человека на душе. Может, он в это время вспомнил свой дом, свою семью, он даже не был похож на светлого голубоглазого немца. У коменданта я рассказала, (на немецком языке, который учила и неплохо знала), что мы русские врачи, только что окончили медицинский институт в г.Сталино(сейчас г.Донецк), но сами жители Махачкалы, у меня там старая мама, и у неё больше никого нет. Дора тоже живет там и вот мы добираемся домой. Нам очень трудно без пропуска, без разрешения, нас никто не берет на
ночлег. На мою просьбу комендант ответил, что они заняли пока лишь г.Грозный, а Махачкала далеко. Тогда я ответила ему, что они (немцы) продвигаются очень быстро, а мы идем медленно и пока мы дойдем, то они уже будут в Махачкале. Не знаю, может быть это подействовало на него, но бумагу такую он нам дал. В ней было написано, что мы русские врачи, можем идти до г. Грозного и нам можно предоставлять ночлег.

Идея обратиться к коменданту с подобной просьбой принадлежала не мне. Её еще ранее, в самом начале 1942 подсказал нам один немецкий солдат по имени Густав, я о нем писала ранее. Он нас учил, что всегда, если возникнет проблема, избегать полицейских, а пойти лучше к немецкому коменданту, они более лояльны, не придирчивы.
Вместе с женщиной, о которой говорилось выше, мы пришли в село Круглое, которое расположено недалеко от г.Азова на Азовском море. Здесь мы пробыли более двух недель, хорошо отдохнули, запаслись кое-чем. Семья у них была дружная, жили все вместе.Мы узнали, что муж этой женщины был начальником милиции в г.Ростове, а когда пришли немцы, он ушел с Красной Армией на фронт. Отец её, немолодой мужчина, был старостой в деревне. Но странные обстоятельства, которые мне приходилось наблюдать в этой семье, заставляют думать, что они были связаны с партизанами. У них нам жилось очень хорошо, мы были членами их большой семьи, сидели, готовили обед все вместе. Спала я с матерью в одной комнате, наши кровати стояли рядом. Но как ни хорошо было, оставаться надолго мы не могли, ведь наша ложь, придуманный нами обман мог обнаружиться. Они упрaшивали нас остаться жить у них, но мы не могли, не имели права согласиться на это.

В деревне мы ходили на поля, где лежал неубранный хлеб (пшеница), собирали и молотили колоски. Собранное зерно мы продали на рынке в г.Таганроге (на баркасе мы переезжали по Азовскому морю). На заработанные деньги купили мне туфли, платье и косынку, а Доре тоже обувь и что-то еще, запаслись продуктами на дорогу.

И снова дороги, ночлег неизвестно где, да и голод подстерегал нас на этом длинном пути.Но такого страха, как мы испытывали прежде уже не было, ведь у нас была бумага, которая служила нам охранной грамотой. Теперь мы шли не торопясь, ведь нас никто нигде не ждал, могли хорошо отдохнуть, искупаться в речке. В пути старались узнать какие новости, иногда попадались наши листовки, которые подбадривали нас, придавали нам силу. Дороги, дороги, дороги…, трудные, с постоянным страхом и желанием мстить врагу, с радужными надеждами на обретение свободы, с постоянной мыслью, что постоянно так не может быть. Это заставляло нас бороться с трудностями, терпеть зло и бороться за существование. Надежда никогда не покидала нас. Оптимизм – это главное в тяжелые моменты жизни, это заставляет человека не опуститься, сохранить свое человеческое достоинство. Мы всегда помогали на своем нелегком пути другим. Одних сопрвождали по мосту, объявляя их своими мужьями (возможно это были партизаны), которым было нужно попасть в Ростов из Батайска, когда немцы отбили город у русских . Когда мы собирали колоски или шли по дороге, нас иногда останавливали и расспрашивали много ли немцев в том или ином населенном пункте.Возможно, это были партизаны, но нам никогда не удавалось примкнуть к партизанам, хотя мы стремились к этому, просили помощи у них.

Мы делились последним куском с военнопленными, которых встречали на улицах, на дорогах. Мне удалось даже одному военнопленному пареньку Грише дать одежду, он переоделся и бежал. Дальнейшую его судьбу я не знаю.

Мы встретили много порядочных людей и конечно без общения с ними вряд ли мы выжили. Но чаще на нашем пути попадались люди праздные, жестокие, грабители, которые заходили в дома и забирали у евреев последнее, выдавали евреев гестапо. Такими же несчастными были и цыгане, их мы тоже встречали.
Из села Круглое мы пошли в г.Азов, затем Ростов, Батайск, Тихорецкая, Армавир и другие станции. Почти все время мы держались железной дороги, чтобы знать направление, куда нам нужно идти. В Минеральных Водах мы осмелились сесть в товарный вагон и доехать до Георгиевска. Конечно это был большой риск. Нас могли обнаружить при проверке вагонов, принять за партизан и даже расстрелять. Да кто в такое время рассуждает, думаешь везде риск, не знаешь как поступить лучше. Сама обстановка, в которой мы оказались, придавала нам храбрости. И еще к этому времени у нас появилась некоторая уверенность, смелость, надежда что мы сможем выбраться из оккупации, ведь мы имели маленький клочок бумаги от немецого коменданта. Наконец в октябре 1942г мы оказались в городе Георгиевске, где остановились надолго. Почему Георгиевск? В с.Круглое один военнопленный дал нам адрес своих знакомых в г.Георгиевске и поэтому наш путь лежал через этот город. Это были пожилые люди, муж с женой, которые жили в своем доме и на первое время мы остановились у них.

В Георгиевске

Жить пришлось не в легких условиях. Сами хозяева жили целыми днями в подвале и в кухне, а свой дом, окна которого выходили на улицу, а одно во двор предоставили нам. Ставни были закрыты, открыто было лишь одно окно, в котором большая часть стекла была разбита. Был октябрь уже прохладно, но квартира не отапливалась.

Первое время мы сидели дома и никуда не выходили, но вскоре обстановка заставила нас выйти из своего логова и отправиться к коменданту, ясно немцу. Дело в том, что из Георгиевска часто отправляли молодых здоровых людей на работу в Германию или на различные работы в городе, окраины. Немцы даже устраивали облавы на рынке. Все обязаны были пройти регистрацию. Спрятаться от проверки было не только сложно, но и рисковано, нас могли даже забрать в гестапо и тебе, как говорится, крышка. Вот и пришлось нам это испытание пройти. Пришли мы к коменданту утром, встали в очередь и наконец попали к нему. Чин у него был какой-то большой, он строго выполнял свои обязанности, хотя и был с юмором. После проверки документов, он сказал, что мы должны отправиться на работу либо в Степновский район, либо в Германию, ну а затем почему-то решил, что мы можем
работать санитарками в госпитале в Георгиевске. Солдат нас проводил в госпиталь, Дору в одно отделение, меня в другое. Запомнился мне первый день работы. Полуподвальное помещение, одна полутемная большая палата с множеством коек. Мне приходилось подавать судно, измерять температуру, ставить клизмы, поправлять постели, раздавать пищу. Раненые здесь долго не задерживались, это был больше как пересыльной пункт, где их сортировали. В этой палате я работала не так долго, вскорости меня перевели работать в отдельный домик, где было несколько палат, одна комната перевязочная. Главным был здесь немецкий офицер, у него было два помощника,
была сестра , она же санитарка и убощица.

Мне поручили медицинскую часть – раздача лекарств, ихзмерение температуры, перевязки. Примерно раз в неделю приходил врач-офицер и делал обход в палатах, проверял повязки. Врач, доктор Айге, отличался своими либеральными и пацифистскими взглядами, хорошо знал русскую литературу, в частности Горького. Больные чаще были австрийцы, встречались финны, калмыки, были и русские (но единицы). Пищу в отделение доставляли военнопленные. Я не тяготилась и не боялась работать, я была рада, что не нужно общаться близко
с немецким персоналом госпиталя. Конечно приходилось быть внимательной, очень следить за собой, чтобы не догадались, кто ты, так как в госпитале работали русские вольнонаемные санитарки, были военнопленные, которые тоже обслуживали раненых. И все же дважды со мной произошли случаи очень необычные.

Однажды зашел как обычно делать обход немецкий врач -офицер, но не тот что обычно, доктор Айге, а какой-то другой. Он буквально у каждого больного в двух палатах снял повязки, которые я только сделала в этот же день (обычно в хирургической практике повязки часто менять не рекомендуется, так как это нарушает заживление ран и даже способствует попаданию инфекции на рану). Тут я не выдержала и стала при больных в палате его упрекать в неэкономии перевязочного материала и доказывать, что это вредно для заживления ран. Я как то в этот момент забыла кто я. Но по видимому это и помогло мне приобрести определенный авторитет, так как все превращено было в шутку и помогло мне при другом, более серъезном столкновении. В тот раз в моей палате оказался русский, раненый в позвоночник. Он требовал, чтобы я ему сделала морфий, но я ему ввела дистиллироыванную воду, так как морфия у меня не было. И вот тогда он стал кричать, что знает меня, что он из Мариуполя, что я жидовка, потребовал, чтобы пришел немецкий врач-офицер. Как я ему не доказывала, что я из Махачкалы, но он стоял на своем. Этой ночью я уже ждала, что меня заберут в гестапо. Однако ночь прошла благополучно, но утром в палату был вызван доктор Айге, тот самый, который сам мне говорил, что он против войны, что у него дома в Германии своя клиника и что он хочет домой, ему уже надоела эта война.. Мне было очень страшно, когда я вошла в палату и увидела доктора и этого раненого, который без конца повторял, что я еврейка.

Что мне оставалось делать? Нужно было набраться храбрости и стоять, не показывая страха, отрицать то, что он говорил. Я стала доказывать противоположное – что это злая выдумка раненого, потому что я не сделала ему морфий. В том случае я выиграла, а этого раненого вскоре отправили в Ростов в специализированный госпиталь. После этого случая я ни разу не слышала того, что я юде, все знали, что я гречанка и даже сочинили какую-то песенку и пели.

В этом же отделении, но изолированно от других в отдельном помещении лежал другой больной, калмык, который перешел к немцам. У него была рожа лица. Так вот, пусть меня простит бог, если он есть, но я этого калмыка ненавидела и собственно даже и не обслуживала его.

Запомнила я еще вот какой случай. В госпиталь прислали в помощь санитара – военнопленного, 17-летнего мальчишку Гришу. Днем он был у нас, приносил ведра с завтрками и обедами для раненых, мыл и уносил посуду, и выполнял другую работу, что прикажут, но вечером обязан был являться на проверку и спал в казарме, где содержались военнопленные. Так вот, Гриша решил бежать и я ему помогла, приготовила и дала ему одежду. Он ушел и его не нашли, но как сложилась его судьба дальше, не знаю. Помню, что он был высокий, худой, черный, очень похожий на еврея или армянина, но не знаю, кто он, тогда не расспрашивали и он о себе ничего не говорил. После него был у нас из Средней Азии военнопленный, Багатур, Он всегда называл меня сестра и мечтал, вот кончится война, он вернется домой, там у них хороший сад, дом, звал в гости. Жили мы в это время уже на другой квартире, близко от работы (первая была очень далеко на окраине города). На новой квартире было две комнаты, но отапливалась только одна, так что часто мы все находились в одной комнате – это хозяйка, у которой была годовалая девочка, иногда муж и сын-подросток, но чаще они жили у родственников. Жили мы здесь до самого освобождения.

В этом госпитале произошел интересный случай. Я встретила русского врача – женщину, работавшую лаборанткой. Мы узнали друг друга – это была жена доцента хирурга Эгина, работавшего в Махачкалинском институте, а муж её был
в армии. Она страшно боялась. Мы столько лет хранили эту тайну, что работали в немецком госпитале. Позже, уже в пятидесятые годы её муж работал в Ставропольском мединституте вместе со мной и мы с ней часто встречались,но
об этом старались не вспоминать.Вот как бывает в жизни.

Освобождение

И вот пришел январь 1943года. В госпитале в декабре отмечали рождество и теперь Новый Год. К раненым приезжали немки, одетые в офицерскую форму. Они приносили им подарки и маленькие ёлочки. Но в конце января началось беспокойство, какая-то суета, о чем-то все время говорили между собой и часто произносили слово Сталинград. И вот немного позже, два солдата из нашего госпиталя сказали мне, что дела у них на фронте идут плохо, госпиталь и все службы покидают Георгиевск и предложили бежать с ними. На следующее утро, как обычно, я и Дора пошли на работу, но раненых уже почти не было, а имущество укладывали на машины. Мне сказали, что госпиталь переезжает, и я должна с ними ехать. Вошла я в одну палату, там никого не было кроме одного мужчины в гражданской одежде. Когда он меня увидел, он сказал, уходите подальше, никуда не езжайте, я бы тоже не ехал, если бы мог.

Я выскользнула незаметно из помещения и ушла домой. Как только вернулась Дора, я ей все рассказала. Мы решили уйти с нашей квартиры, которая была недалеко от госпиталя и от комендатуры. Мы ушли к нашей приятельнице, тоже
врачу, Лиде Кушнер. Она жила с мамой на окраине Георгиевска, на так называемом Круге. У них был небольшой свой домик и двор, в котором была всегда закрытая калитка. Своей хозяйке мы не сказали куда идем. На новом месте мы провели 2 или 3 дня, пока не узнали, что немцев в городе уже нет. Вернулись мы домой, но хозяйке не сказали, где были. Вечером легли спать и вдруг ночью слышим на улице стук сапог, потом кто-то постучал, услышали русский мужской говор. Мы вышли и увидели – это пришли наши освободители.

Конечно, январь 1943 года – это незабываемое время, время, когда пришла свобода, когда не нужно было никого и ничего бояться. Мы прошли проверку в Особом Отделе НКВД и получили направление в госпиталь на работу. В моей справке взамен диплома на обратной стороне начальник особого отдела В/НКВД Музыченко написал мою настоящую фамилию Альтшулер Ю.Л., но в военкомате Георгиевска меня взяли на военный учет и послали работать в госпиталь как врача Алтухову. Мне сказали, что по документу я Алтухова, а фамилию настоящую буду восстанавливать после войны. К сожалению эту справку позже мне пришлось сдать в мединститут чтобы взамен получить диплом.

Военные дороги. Служба в госпиталях

Работала я в ряде госпиталей 1-го Украинского фронта. За время работы побывала во многих местах, было много интересных встреч. Так , когда я отправлялась сопровождать немецких военнопленных в госпиталь под иранскую
границу, встретила врача Зильбермана, с которым училась в Махачкале, но он закончил институт на два года раньше. С марта 1943 года была ординатором инфекционного отделения госпиталя легко раненых. Здесь мне пришлось пройти кратковременную (три недели) специализацию по патологической анатомии в г. Кисловодске у очень опытного
преподавателя из института усовершенсвования врачей г.Одессы и замечательного человека Лазаря Терентьевича Церковича. Здесь же я познакомилась с замечательным патологоанатомом Анаидой Михайловной Мельник-Разведенковой (женой известного русского академика). После этого я настолько увлеклась патологической анатомией, что моей единственной мечтой было освоить эту специальность. Когда наш госпиталь из г.Киева (Пущеводица) переехал в г.Львов, мне с большим трудом удалось попасть на курс специализации и одновременно работать прозектором в сортировочном эвакогоспитале №400. Здесь была хорошо оборудованная патогистологическая лаборатория и большой морг. Службу возглавлял доцент из Сталинабадского мединститута Полонский Юрий Владимирович. Здесь у меня была не только работа (а её было много), но и настоящая учеба. Это и изготовление микроскопических препаратов, работа над книгами, участие в клинико-анатомических конференциях, составление отчетов и пр. В моём становлении как специалиста большую помощь оказали доц. Михаил Исаевич Шейнин (из Киева), Успенский
Евгений Александрович (из Ленинграда). Он разъезжал по фронтам и собирал препараты для музея Красной Армии.

Под его руководством я готовила и собирала для него препараты в нашем госпитале и др. Госпиталях г.Львова.
Огромную помощь мне также оказал зав. кафедрой патологической анатомии Львовского медиститута Альберт, который любезно предоставил мне возможность пользоваться коллекцией микропрепаратов.

В апреле 1945г. меня откомандировали в распоряжение отдела кадров 1-го Украинского Фронта. Правда, когда я уже сидела в машине, пришли И.М Шейнис и Ю.В.Полонский и сказали мне, чтобы я не ехала, что произошла ошибка, но я
струсила и поехала.

Я прибыла к главному патологоанатому 1-го Украинского фронта проф. Бялику. Он мне сказал, что получил письмо из Львова от моих учителей с просьбой вернуть меня . Однако мне так страшно было возвращаться одной, ведь это
огромное расстояние, попутный транспорт, все едут на фронт, а я должна буду передвигаться в обратном направлении и я попросила его оставить меня где-то поближе. Так я попала в 154-ю патологоанатомическую лабораторию 59 армии 1-го Укриаинского фронта, меня записали врачом-патологоанатомом. Ехала я вначале в арбе, запряженной парой волов (почти целый день), потом в бидарке –это коляска двухколесная. Много было приключений, но на следующий день я оказалась на месте, в своей новой части. Встретили меня очень хорошо.

Начальник мой был здесь опытный судебномедицинский врач Дмитрий Николаевич Руновский. Он был прекрасным человеком и уже после войны, до самого моего переезда в Израиль, мы связи не теряли с его семьей.
Работала я самостоятельно, у меня была лаборантка и санитар. Обслуживали мы несколько госпиталей, так что приходилось переезжать из одного места в другое. Мы продвигались на запад, прошли Польшу, Чехословакию, попали в Германию. Помню названия мест, где побывала Глац, Оберглагау, Нейссе. Но до Берлина мы не дошли.В начале 1945 года мы выехали из г.Нейсса в Россию, на Северный Кавказ. Нашу лабораторию включили в состав Ставропольского военного округа.

Когда я ехала из Нейсса в Ставрополь, то на одной из станций вышла на перрон набрать горячей воды и встретила молодого, но совсем седого человека в военной форме. Он как то странно рассматривал меня и мне тоже он показался знакомым. Всё же мы узнали друг друга., он тоже учился в Махачкалинском мединституте на курс старше меня, был секретарем комсомольской организации фамилия его была Захаров. Попал он в плен на американской стороне, а в то время, что мы встретились, ехал в эшелоне как военнопленный в лагерь. Только через много лет я узнала, что он жив, заслуженный врач РСФСР, хирург и живет в г. Нальчике.

Демобилизация. Послевоенные годы.

До июня 1946 года я работала врачом-специалистом патологоанатомом в Окружной 154 патологоанатомической лаборатории Ставропольского военного округа, но одновременно с сентября 1945 года исполняла обязанности
ассистента на кафедре патологической анатомии Ставропольского медицинского института, где так и осталась после демобилизации.

В это время я уже была замужем, в январе 1950г. родилась дочь Фира и как-то и я и мой муж Сендер Левин уже приобрели покой ( а он был инвалид Отечественной войны, часто болел). Я тогда не совсем понимала что творилось
в эти годы 1950-1952 ), когда обвинили во всех бедах врачей-евреев. Я тоже пострадала в 1951г. Я уже несколько лет работала в мединститтуте, все ко мне хорошо относились и вдруг перед летними каникулами ко мне подошел ассистент с которым мы работали и дружили семьями, он был уроженец Одессы, его звали Штилькинд Израиль Кельманович. Он был член партии и очень активный в общественной жизни института человек. Он сообщил мне, что готовится сокращение штатов, но я должна остаться, а другого ассистента, Веру Константиновну Степанову должны уволить так как она работает совсем недавно. Но не тут то было. Вдруг за один месяц до наступления каникул она вступила в партию и была зачислена кандидатом. Она получила срочно командировку в г.Воронеж, где она сама окончила мединститут и где работал отец её мужа. Там она быстро оформила какую-то научную статью.

Шеф мой, Иосиф Исакович Зильберт к этому времени уже умер, кафедру возглавлял временно Иван Георгиевич Прокопенко. Директор института П.П.Полосин был в это время в отъезде. И вот в это время собрали Ученый
Совет, на котором было решено меня уволить в связи с сокращением штатов, а Степанову оставить. Помню как многие были возмущены этим, сочувствовали мне. Я беседовала с председателем партийного комитета института Курляндским и он мне заявил, что принято правильное решение, так как я была длительное время в оккупации.
На этом заседании(как мне рассказали позже), выступила инструктор горкома партии Иванова и обвинила меня во лжи. Она заявила, что вызывает большое сомнение то,что я вообще еврейка и осталась жива будучи в оккупации, что все, что я говорю –это липа и меня нельзя оставить работать ассистентом кафедры, тем более, что есть другой ассистент, кандидат партии. Когда мне это все стало известно, уже в начале следующего учебного года я
подала в суд. Я хотела добиться справедливости, ведь я прошла армию, я уже 5 лет проработала ассистентом в мединституте, у меня было написано две главы диссертации “О гистогенезе рака легкого.” Эту работу одобрили не только проф. Чепурин, зав. кафедрой гистологии, который занимался этим вопросом, но и профессор патанатомии из сельхозинститута Н.А.Смирнов, занимавшийся тоже вопросами онкологии и специалист по данному вопросу из Москвы проф. Савицкий который приезжал проверять как идут в институте дела по изучению опухолей. Мне рассказывала доцент Стеся Ионовна Равикович, что ему очень понравились данные, которые я представила. И вот когда меня уволили, меня заставили работу сдать в библиотеку института. Конечно я сделала большую глупость, поторопилась сдать всё в библиотеку, а копию себе не оставила, но кое-какие данные у меня остались и я успела доложить её на конференции.

Я решила бороться с несправедливостью, подала в суд. Обратилась я к юристу Зильберману, но он мне отказал, сказал, что ничего не выйдет, я дело не выиграю и лучше не связывыаться. Он оказался прав, но все же на суде я
смогла всё высказать в свою защиту и обвинить тех, которые не верят мне в том, что я перенесла.
Позже была длинная история с документами. Я давно хотела восстановить свою фамилию, но всё не удавалось, а после суда мне помогли работники из министерства внутренних дел Дальский и начальник паспортного стола полковник Пейхвасер(Пейфаер). После их запроса я получила паспорт на свою настоящую фамилию. С дипломом все было сложнее. Мне нужно было доказать, что Альтшулер Ю.Л. и Алтухова – это одно и тоже лицо, это я и есть. И вот я снова еду в родные места, собираю нужные документы, нахожу свидетелей. Много интересныхвстреч произошло в это время, особо хочу отметить встречи с моими учителями по Донецкому мединституту, куда мне пришлось ездить дважды. Очень приятнобыло, когда меня узнал профессор Лейчик, который читал у нас курс оперативной хирургии, А зав. курсом марксизма-ленинизма очень удивился, увидев меня. Он сказал, что слышал о том, что меня расстреляли немцы. Или профессор Минкович. Он читал нервные болезни и он спросил: ” Где ваши красивые волосы?”. Потом он часто передавал мне привет через зав. кафедрой психиатрии Ставропольского мединститута проф. Доршта Адольфа Яковлевича, с которым он дружил и часто отдыхал в г. Кисловодске. Я работала на полставки прозектором в психиатрической больнице, где он был главврачом много лет. Вот такие интересные взаимосвязи.

В конце концов после нескольких моих поездок суд г.Ставрополя на открытом судебном заседании рассмотрел моё заявление и вынес решение о принадлежности мне диплома.

В эти времена (1950-1953г) пострадали многие врачи-евреи, с которыми я работала. Стали обвинять проф. Заславского, ассистента кафедры Лор-болезней Цилю(фамилию не помню). Против профессора Соболя Ионы Моисеевича, зав. кафедрой Лор-болезней выступила его же ассистент Карпова. Пришлось уйти с работы ассистенту Ивановой. Так как её муж был еврей и работал в редакции городской газеты (они были из Ленинграда и уехали туда). И было многое другое. И мой зав. кафедрой Прокопенко мне признался, что его заставили выступить против меня и поддерживать Курлянского. Тогда же обвинили профессоров Бейлина Илью Ароновича, невропатолога и Ставскую Евгению Соломоновну, гинеколога. Они были вынуждены уйти из института, покинуть Ставрополь и работать консультантами в г. Пятигорске. Затем, по-видимому была очередь и за мной так как один раз на улице ко мне подошел один мужчина, спросил вы такая-то и начал задавать мне ряд вопросов, касающихся работы, явно провокационных. Через некоторое время уже в конце рабочего дня позвонили в больницу, где я работала и пригласили прийти в отделение КГБ. Когда я пришла туда к назначенному времени, на улице у входа меня встретил
мужчина и приказал идти за ним. Я шла и не знала, выйду ли отсюда или нет.

В КГБ со мной беседовали около двух-трех часов, расспрашивали о работе, о моих коллегах . Я ничего плохого ни ком не сказала и просила меня отпустить быстрее так как у меня дома маленький ребенок и говорила, что я
очень занята, мне некогда следить кто чем занимается.

Хочется отметить, что после освобождения с первого дня работы в госпитале, каждый год я проходила проверку. Приходил в госпиталь работник НКВД, вызывал меня в отдельную комнату и я должна была на листе бумаги писать объяснения, что со мной было во время оккупации, писать свою биографию, и давать прочие показания. Так дорого обошлась мне оккупация. Более 10 лет пришлось выяснять кто я. И сейчас у меня два диплома один об окончании Донецкого мединститута на фамилию Алтухова, второй – о присвоении звания кандидата медицинских наук
на фамилию Альтшулер. И научные статьи у меня есть на обе фамилии. Вот так все в жизни перемешалось. Лучшая часть моей жизни, моя молодость ушла на борьбу за выживание, и на то, чтобы доказать, кто я есть на самом деле. Но я горда тем, что несмотря на трудности все же смогла добиться того, чего хотела.

Хочу рассказать еще о встречах, которые произошли в Мариуполе. Прошло уже более 45 лет после войны когда мы с Мирой вместе были в нашем родном городе.(незадолго до нашего отъезда в Израиль, когда Сендера уже не было).
На той улице, где мы выросли, на Торговой(а сейчас её переименовали ул. 111 Интернационала) меня узнали наши соседи, а ведь я была тогда совсем девчонка, училась в 5-6 классе. Они мне рассказали о некоторых евреях,
которые остались живы. Наша соседка Ариша и бывшая у нас прислугой Ульяна, уже очень старые, рассказали многое о том, что было при немцах. Страшно это вспомнить!!! В молодости трудности переносить легче, у тебя есть вера,
надежда, ты можешь осуществить твои желания, стремления и многое изменить в своей жизни к лучшему. Но в старости и тебя нет веры в свои силы, нет желания и ты миришься с несправедливостью, с трудностями.