Часть пятая. Тиронут.
Итак, я попал посреди ночи (не помню уже какое число, где то в конце ноября), на базу курса молодого бойца бригады Гивати (БАХ Гивати) в Кцийот, под Беер Шевой.
Сначала нас посадили где то на травке и занялись записью. Пока сидели, нескольк -еловек куда то уходили и их искали, кто то отпускал глупые шуточки, а я был напряжен, серьезен и не понимал – блин, что за дела, что за дети, как они себя ведут?
Потом поделили нас по батальонам (в Гивати 3 батальона – “Шакед” (который когда то был спецназом), “Ротем” и “Цабар”), я попал в “Цабар”.
Потом нас повели на склад (уже было больше 2х ночи), там построили на плацу и выдали по кидбегу с омбудированием (в дополнение к тому, которое выдают в момент призыва. Там – парадная форма, а тут – рабочая форма эфоды (такие жилеты с кармашками),лопатка, магазины и уйма всего остального). Потом кладовщики просили всех вывернуть их кидбеги и проверили что у всех всё есть. Запихивали обратно долго. В то время этому искусству я еще не был обучен.
Потом нас, которые попали в Цабар (человек 10) забрал некто,потом оказавшийся ротным прапорщиком, и повел в палатки нашей роты (“Цабар” – батальон, но на базе тиронута находится только один призыв, т.е. рота). Там, понятно уже все спали. Этот некто нас распределил по палаткам (потом оказалось, что разные палатки – это разные отделения и взвода), завел меня в мою палатку и я охнул. Уже знакомая мне палатка на 12 человек (6 кроватей с каждой стороны) в которой спят где то 22-24 человека. Без промежутков между кроватями (Как почти любая вещь в армии, которая кажется глупостью, и у этой ситуации было объяснение. За первые 2 месяца уходит по разным причинам процентов 30 человек, поэтому сразу набирают больше чем нужно.)
Командир включил в палатке свет. Никто не проснулся.Он посмотрел по сторонам, нашел самую большую щель между кроватями и начал будить одного из солдат, чтобы подвинуть его кровать. Будил долго и жестоко. Солдат не просыпался! “Что с ними тут делают?” – подумал я. (Потом оказалось, что это был Мишель. Его невозможно разбудить). Тогда мы с командиром вместе подвинули кровать вместе с солдатом, втиснули еще одну и я лег спать.
Утром всех начали будить на зарядку, я открыл один глаз, но кто то из солдат сказал – “этого сказали не будить.” После зарядки меня таки разбудили.На построении утром ко мне подошел вчерашний ротный прапорщик, показал на мою бороду и спросил “что это?” Я тут же рассказал, что это борода, на бритье у меня алергия, справки нет , но сегодня же схожу к врачу. Прапорщик посмотрел на часы и сказал – у тебя 5 минут, на то, чтобы бороды не было. Я побежал. На конце 4ой минуты я кого то попросил передать, что мне нужно еще время, мне дали еще 2 минуты. Я сдирал волосы с кожей и, когда, окровавленый, вышел без опоздания к прапорщику, он, кажется, сам испугался.Через месяц я раздобыл таки справку и отрастил бороду обратно.
На 2ой неделе – родительский день. Приехали родители, послушали лекцию о том, что нас кормят 6 раз в день (вобщем то правда – кроме завтрака, обеда и ужина еще 3 раза перекусы – горячий чай и хлеб с шоколадной намазкой), посадили их на трибуны и мы выбежали на них из дыма.
Первые 2 месяца вспоминаются не целиком, а сценами. Так их и приведу – без хронологической точности.
Первый вечер (у всех он второй). Мне надо “лешафцер эфод”. Это непереводимо. Шифцур (существительное) и левафцер (глагол) происходят (как и многие армейские слова) от абревиатуры “шипур цура” – улучшение формы. Что то лешафцер – значит приспособить к себе, в случае эфода – настроить по себе ремни, замотать изолентой сверкающие пряжки (чтобы враг не заметил), приделать резинки к флягам, и еще уйму подобных вещей. Мне помогали уже сделавшие это солдаты. С тех пор тольтые черные веревки и зажигалка (чтобы заплавлять узлы) надежно поселились у меня в кидбеге и находятся там и сейчас, для милуима.
В первый же вечер (это был четверг – день перед выходом домой) – первый марш бросок – 3 км. Но уже дали, как положено, каждому отделению рацию, бак с водой (20 литров) и носилки, которые распределили между людьми. Когда прибежали (первый марш бросок!) ребята начали обниматься, петь песни. Я был в шоке. Чего это они? Куда я попал? Ну прошли 3 км, ну и что? А они тянули меня в круг петь песни с ними!
Потом все уравновесилось, и ребята не так радовались каждому маршброску, и я попривык к ритуалам и вообще втянулся. Нередко когда ехали куда то, народ запевал и я вскоре выучил эти песни тоже. До сих пор помню протяжные восточные мотивы “Каше ли, ат рахока ми мени”. Заучил я и всякие лозунги, которыми бросались командиры (“Крави – зе ахи ахи” – “боевой это самый братишка” – если дословно; “Хаколь бе рош” – “все в голове!” и другие …)
На первый маршбросок мой эфод не был еще готов (не отшифцурен) и мне дал свой (отшифцуреный) эфод парень у которого была какая то справка, по которой он не мог бегать. Вскоре этот парень исчез вообще – вышел в небоевую часть.
Те, кто из за болезни пропускали какой то марш бросок, следующий делали меньше. А пропускали много – прежде всего из за “шиврей маамац” – трещин в кости из за нагрузки на ноги. В итоге, в конце, весь последний маршбросок (60 км) от начала до конца шли единицы. Большая часть подключалась по ходу.
Первый маршбросок назывался “Маса таг” – нам после него дали таг (значек на плече) бригады Гивати. Но береты у нас пока еще были зеленые …
Первый выход домой – через 1.5 дня после того как я туда попал. Выходили мы вообще хорошо – остались за весь тиронут на выходные только 2-3 раза, сделали несколько хамшушей (т.е. выход на 3 дня – хамиши/шиши/шабат). Тут повезло, что жил я в Беер Шеве- в пятницу первый был дома, пока ребята на автобусе ехали из Беер Шевы (до Беер Шевы с базы нас довозили – минут 40), а в воскресенье сбор был только часов в 9 утра, чтобы все с севера, встав в 5 утра успели добраться.
Начались стрельбы – из 2х месяцев тиронута 7 недель – стрельбы. Пока другой взвод стреляет – уроки – автомат, теника безопасности, первая помощь, противотанковые средства пехоты, хим. защита, моральный облик солдата ЦАХАЛя и т.д.
Конадиры у меня были хорошие. Уважительно относились к моим сединам и моей степени. Да и вообще среди моих непосредтсвенных командиров мудаков и кретинов не было (в других взводах были). Маки (командиры отделений) нормальные ребята лет 19, весьма приятные в общении (после швират дистанс). Командир взвода – Шахар – в кипе (т.е. религиозный), лет 23х – очень хороший мужик. Сержант (тожа Шахар) простой парень, но многому нас учил, без причины не наказывал. Ротный … ну про ротного отдельная история, потом.
“Швират дистанс” – “ломка растояния” (дословно). Это когда к командирам можно обратится по имени, а не “командир!”, и можно с ними вообще поговорить о жизни. Ну это потом, после 4х месяцев. А пока между нами “дистанс”
По вечарам перед сном – кадерим или еще их называли тиртурим (задрачивания?). Это когда всех строят, а командир зачитывает общие и личные провинности. Потом весь взвод должен до столба и обратно за столько то секунд. Мы не успеваем, нас ругают и опять и опять. Самое смешное в этом было то, что наши командиры ведь спали меньше нас и иногда во время этих наказаний просто засыпали стоя. Сейчас кажется кадерим в армии отменили. А зря.
Ротный прапорщик – зверь. Тот, кто попадал по очереди к нему в дежурные весь день работал (что то носил, готовил стрельбища и т.д.), и все время за что то получал наказания – отжиматься, работать в каске или еще что то.
В первую же неделю я не позвонил пару раз Лене, она обиделась и я с удивлением понял, то она ожидает, что я буду звонить каждый день. Я был удивлен. Зачем? Да и стоять вместо отдыха в палатке в очереди к телефону автомату – то еще удовольствие. Но – конечно же подчинился. Я ее всегда слушаюсь.
Первое время все спали в спальниках без простыни, иногда шли спатьне купаясь – т.к. не было сил. Постепенно, к концу первого полугода, мы превратились в настоящих солдат – мы притащили из дома простыни и подушки, принимали душ почаще (это реально заменяет полчаса-час сна в плане отдыха тела) и т.д. Но это было потом …
К людям привыкал тяжело. Было немало мудаков. Но даже нормальные – совсем не тот контингент к общению с которым я привык.
Тоска. Главное что запомнилось с тех месяцев – тоска. Утро, зима, Негев, 5 утра. Будят на зарядку. Холодно и темно. Тоска.
Когда в воскресенье из дома идешь на место сбора чтобы ехать обратно на базу – тоска.
Спать – 6 часов. Когда не сторожишь палатки роты – этого хватает. Когда сторожишь (т.е. из этих 6 часов вычесть час – будят за 15 минут, полчаса стоишь и еще 15 мин пока ляжешь) – уже не хватало. На стрельбища ехать в разбитом автобусе – 4 минуты. Эти 4 минуты я всегда спал.
Для экономии времени несколько недель жили в 2х местных палатках на стрельбище (чтобы туда сюда не ездить). Новый 1998 год я именно так и встретил. Еще и дежурил до 12 ночи.
В столовой кормили плохо. Сытно, но не вкусно (во первых в армии не всегда не вкусно, во вторых не вкусно и не разнообразно могут быть очень разные). Но есть надо было много, чтобы хватило сил. И я жевал по утрам манную кашу в которую для сытности бросал шоколадную намазку и жевал крутые яйца со сметаной на куске хлеба.
К концу первого месяца я очень устал, и когда у меня начался сильный насморк, Лена мне рассказала по телефону как симулировать синусит. Целый день, пока меня не посмотрел доктор и не выгнал обратно на стрельбища я отсыпался в лазарете.
В это время у нас на базе снимали про Гивати фильм. Даже сериал. Он был заказан армией, чтобы поднять желания людй служить в Гивати и, на очень короткое время, свою функцию выполнил (я его так и не посмотрел, кстати).
Стреляли стреляли стреляли. Лежа, с колена и стоя, на 25, 50, 100, 300 метров. Учили правильно и у меня стало получаться. На пристрелке ружья (25 метвор) я вгонял все пули в кружок 1 см. Стреляли днем и ночью.
Бегали. 5 тыс метров, полоса препятствий, 2 тыс с носилками.
Перед каждой едой – отжимались. Дико раздражало, когда некоторые умники сачковали, а их сачкование не замечали. Вообще те, кто зачковали, хамили начальству и т.д. и не получали наказания – очень раздражали.
Первый шабат – шабат прощения. Всем, кому обещали наказание в виде остаться на субботу были прощены. Вообще в самом начале была жеренбьевка – кто когда остается на выходные – даже когда вся рота выходила кто то должен был оставаться. Мне выпало в самом конце.
Маршброски становились все больше. Я в самом начале (на 3ем или 4ом) вызвался нести носилки, чтобы не приставали потом. Уже на 3ем последние пол километра открыли носилки, положили на них самого легкого и несли их по очереди.
Шавуа садаут – т.е. неделя полевых учений. Вывезли на 5 дней в пустыню, жили в 2х местных палатках, делали пазацта (тоже абревиатура – упади, ползи.. ну и еще что то – т.е. бросится на землю, держа автомат в одной руке и тут же принять позу для стрельбы) – все руки и ноги были в синяках и царапинах, учились бесшумно ходить ночью, находить дорогу и т.д. Питались манот крав – боевой паек. Банка тунца или противной ветчины (луф!), кукурузы, орешки. К нему выдавали буханку хлеба. Все это на день для 4х человек. Курить было нельзя, мы курили в 2х местной палатке внутри. В пайке были леденцы. Я их потихоньку посасывал – глюкозы очень не хватало. Во время очередного урока с командиром отделения он спросил – “а что это у тебя во рту? конфета?” Я проглотил ее и ответил – “Ничего. Уже ничего.” Он нахмурился и сказал – “запомни это”, что означало наказание.
В конце этой недели – маса пилим (слоновий маршбросок) – в противогазах.
Потом, перед выходом домой, как обычно командир взвода объявлял о наказаниях. На каком то этапе он сказал – “У нас появился стендапист. Встань Павел” и рассказал эту историю. Я получил всего лишь 2 часа на выходе и был счастлив что так легко отделался. Это означало что когда мы приехали в Беер Шеву те, кто получали часы не ехали домой, а еще с командиром стояли на автостанции свое время. Командиру тоже хотелось домой, поэтому все получили амнистию в 1 час.
После “шавуа садаут” я сильно задумался о Великой Отечественной. В поле тогда жили поболе недели …
В декабре – присяга. Моя третья присяга. Приехали Лена и друзья.
Было холодно (зима). Командиры говорили так – вы должны выглядеть одинаково. Или все в куртках, или все без. Свитера не одевали, разве что под рубашку. По другому носят только джобники (не боевые). Договориться насчет курточек ни разу не могли, поэтому были просто в рубашках (под рубашкой зеленая футболка если форма рабочая, или белая если выходная). Я придумал – одевал под рубашку еще теплую кофту. Но надо было чтобы ее не заметили – не по форме, поэтому я вырезал в кофтах большие декольте. Была одна кофта красная – за нее я пару раз сильно получал по голове,, когда каким то образом она все таки выглядывала из за рубашки.
Проверка обмундирования взводным старшиной. Все вываливаюы всё, что у них в кидбегах, он проверяет что всё у всех есть и исправное. Находит у меня белый пояс. Такие носили очень давно, Лене подарил какой то милуимник, а она – мне. Я знал, что это не по форме и он был просто у меня в сумке (в конце службы я таки его носил). Старшина находит его и забирает! “Нельзя”, – говорит. Я плачу – “подарок подруги, я же его не ношу то се”. Он – “нельзя”, – говорит и все. После построения все таки отдал.
В конце 2х месяцев мы оставили базу тиронута. На всю неделю поехали в какие то поля на учения отделения (атака целым отделением), и в конце недели маршем вышли к маленькой базе (на одну роту), которую только что оставил предыдущий призыв (август 97) и разместились там. Пустыня, вокруг ничего, в 5 км от египетской границы, только наша рота. Свой повар – качество еды лучше – готовит на 100 человек а не на 800, нет прапорщика базы, только свой фашист (как его у нас называли).
Конец пятой части
© Pavel Bernshtam, 2007